30 августа 1980 года началось подписание исторических Августовских соглашений. 44 года — не юбилей. Но и в сегодняшнюю некруглую дату стоит вспомнить мирное восстание поляков 1980-го. Можно даже — глазами тех, кому пришлось, переступая через себя, договариваться с "Солидарностью". Вождей номенклатуры тоже полезно знать. Тем более самых вдумчивых. Кто-то же им наследовал…
Августовские соглашения с забастовочными комитетами от имени правительства ПНР подписывали девятнадцать человек. Назовём главные из этих имён. Член Политбюро ЦК ПОРП вице-премьер ПНР по экономике Мечислав Ягельский. Вице-премьер по сельскому хозяйству Казимеж Барциковский. Вице-премьер по промышленности Александр Копець. Секретарь ЦК Анджей Жабиньский. Заведующий промышленным отделом ЦК Збигнев Зелиньский. Первый секретарь Гданьского воеводского комитета ПОРП Тадеуш Фишбах. Первый секретарь Щецинского воеводского комитета Януш Брых. Министр металлургической промышленности Францишек Каим.
Сегодня из них жив только 88-летний Фишбах. Он единственный сумел остаться политиком в новой Польше. Был видным социал-демократом и вице-маршалом сейма. Одно время Лех Валенса даже думал продвинуть Фишбаха в президенты — пока сам не решил стать главой государства. Но всё же в польскую, а где-то и в мировую историю эффектнее вошли трое других.
Каждый из трёх произнёс историческую фразу. В совокупности они отразили траекторию ПОРП последнего десятилетия. "Мы должны согласиться". "Нам не удалось справиться с ситуацией". "Я ничего не могу".
Старшим по положению в партийно-государственной иерархии на август 1980-го был Мечислав Ягельский. Из всех переговорщиков только он состоял в Политбюро правящей компартии ПОРП. Значит, пребывал на самом властном олимпе. Никого другого оттуда нельзя было отправить к забастовщикам.
Родом Ягельский из Коломыи. Ныне это небольшой украинский город на Ивано-Франковщине, а до войны — большое польское село. Сын крестьянина-единоличника, то есть "кулацкого происхождения". Под немецкой оккупацией работал в отцовском хозяйстве. В 1944 году, когда нацистская оккупация Польши сменилась коммунистической, стал учиться на экономиста. И тут же вступил в компартию ППР, которая вскоре стала всемогущей ПОРП.
Молодой смышлёный единоличник сделался способным администратором. Дипломированный экономист Ягельский готовил планы аграрного огосударствления. При сталинистской диктатуре Болеслава Берута он служил в Главном управлении госхозов. Руководил профильным отделом в ЦК. Но когда польская коллективизация рухнула, Ягельский без сожаления расстался с этими идеями. Ярый сталинист-берутовец оказался вполне к месту и при Владиславе Гомулке с его версией "оттепели". Шёл вверх как толковый агроменеджер. Дорос до члена ЦК, министра сельского хозяйства и аграрного вице-премьера.
Когда же рабочие Балтийского побережья поднялись на Рождественский бунт 1970-го, Ягельский тактично промолчал, не замазался в крови и не был выгнан вместе с Гомулкой. И то сказать — при чём он тут? Пан Мечислав умел обходить такие углы. И даже приподниматься, от них же отталкиваясь. Новый верховный правитель Эдвард Герек возвёл Ягельского в Политбюро и поставил на польский Госплан.
Ягельский превратился в главного по всей экономике. А экономика Герека была непроста: советские субсидии и западные кредиты теперь не только оборачивались на укрепление номенклатурного государства, но и подбрасывались простым полякам на "неуклонный рост благосостояния". Столько всего считать да пересчитывать, делить да отнимать… Немудрено, что Ягельский даже перенёс инфаркт.
Пора всерьёз расплачиваться настала летом 1980 года. Потоки извне иссякли. Пришлось поднимать уже не благосостояние, а цены. Начались протесты и забастовки. Сначала в июльском Люблине. Потом в августовском Гданьске. Славная судоверфь, Межзаводской забастовочный комитет (МЗК), Лех Валенса. Туда Герек и отправил Ягельского. После того как другой вице-премьер, молодой да ранний Тадеуш Пыка, едва не довёл до новой стрельбы и крови. Пан Мечислав представлялся более адекватным. Хотя сугубо кабинетный бюрократ никогда не имел дела с рабочей массой. Но если ехать не Ягельскому, пришлось бы слать генерала Станислава Зачковского во главе карателей. И повторять ужас десятилетней давности.
Это не было исключено. В ПОРП хватало на всё способных. Замминистра внутренних дел генерал-партаппаратчик Богуслав Стахура (в юности клерк немецкой оккупационной комендатуры) уже возглавил оперштаб подавления. Как в Радоме четыре года назад. Одесную и ошую встали два других генерала — ветеран сталинистского террора Владислав Цястонь из СБ и Юзеф Бейм из милиции. Приведены в боеготовность милицейские каратели ЗОМО. "Крестьяне под метр девяносто", — называл их радомский забастовщик 1976 года, прошедший "дорожку здоровья" — сквозь строй дубинок.
Киты "партийного бетона" — орговик Тадеуш Грабский, идеолог Стефан Ольшовский, силовик Мирослав Милевский — сначала ставили на железо и кровь, аресты и лагеря. "Они" (этим словом называли поляки всю совокупность "панов Шматяков", номенклатурных хозяев ПНР) обладали определённой социальной базой.
Партгосаппарат, армейское командование, милицейское начальство, всепроникающие гэбисты. Не забудем: с роднёй и клиентелой. Часть гуманитарной интеллигенции — польские прилепины, учителя марксизма-ленинизма, агитпроп тогдашних "духовных скреп". То есть паразиты из паразитов. Партийные ветераны, у которых, отдадим должное, не деды воевали, а они сами. Тоже учтём: с семействами. Наконец, средний класс, социалистические частные собственники. Деревенские единоличники и городские лабазники отнюдь не рвались в бой за либертарные идеалы капитализма, а, наоборот, благодарны были родной партии за каждый лишний злотый. И очень косо посматривали на рабочих-забастовщиков: "роболе", хулиганьё, опять всех на уши ставят.
В общей сложности таких набиралось до полумиллиона на 35 млн поляков. А то и побольше, где-то к миллиону. Их и представлял незадачливый Пыка в своей провальной поездке.
Но Герек не был готов завершить своё правление кровавым побоищем. Он хотел отличаться от Берута и Гомулки. В этом с ним сходились растерянные столпы Политбюро — Станислав Каня, Алоизий Каркошка, Здзислав Грудзень. Поэтому отправили Ягельского.
"Мне сказали: реши вопрос, погаси конфликт, — вспоминал Ягельский. — Но никто не сказал как. Я не знал даже своих полномочий. Это было ужасно. Я чувствовал эту враждебность. При сердечной аритмии я должен был достойно представлять власть". Аритмия объяснима. "Представьте себе, как унизительно было для него приехать сюда из Варшавы и сесть за один стол с рабочими. Люди окружили автобус, стучали по стеклу, кричали. А те, бледные, дрожали от страха", — описывал историческую встречу власти с народом директор Гданьской судоверфи Клеменс Гнех, ставший на сторону пролетариев.
Директор Гнех и "либеральный" секретарь Фишбах помогли Ягельскому немного освоиться. Лех Валенса, Богдан Лис, Анджей Колодзей, Анна Валентынович, Алина Пенковская, Марыля Плоньская вразумили: солидарные не отступят. И продиктовали условия.
"Свержение коммунистического режима!" — обозначила цель борьбы секретарь МЗК, студентка химфака Марыля. Медсестра судоверфи Алина собрала пани работниц и просто не дала Валенсе остановить забастовку на первых договорённостях. Великому электрику пришлось подчиниться массе. Которая повела за собой лидеров. С огромным трудом Валенса и диссидент-легенда Яцек Куронь уговорили бастующих снять лозунги прямого антикоммунизма.
Всё это происходило на глазах Ягельского. Встал узкий и жёсткий выбор: признавать или воевать. Он был совсем не тот кадр, что может выбрать войну. А главное, партия, обленившаяся в брежневско-герековские времена, к войне не была готова.
"Признаётся целесообразным создание новых самоуправляемых профсоюзов, которые были бы подлинными представителями рабочего класса", — значилось в Гданьском соглашении, которое Ягельский 31 августа подписал с МЗК. Принимались социальные требования, признавалось право новых профсоюзов на участие в экономической политике. Власти гарантировали безопасность забастовщиков, свободную профсоюзную агитацию, обещали пересмотреть дела политзаключённых и усмирить цензуру. Даже пункт о руководящей роли ПОРП формулировался усечённо — "в государстве", а не "в обществе". Это была победа.
Фотоснимки Ягельского с Валенсой производят сильное впечатление. В печальном смятении властитель едва стоит, придерживаемый могучим Лехом.
"Мы должны согласиться"
Гданьское соглашение известно всему миру. Но оно было не первым, а вторым. Первое подписали 30 августа лидер забастовщиков Щецина Мариан Юрчик и вице-премьер Казимеж Барциковский.
Он тоже был из кулаков. Зажиточное семейство из деревни Зглехув, недалеко от Варшавы. Воспитывался как поляк, крестьянин и католик. Против немецких оккупантов воевал в Армии Крайовой. Обучился на агронома. К коммунистам не торопился, вступил не в ППР/ПОРП, а в Крестьянскую партию. Но в 1953 году, прикинув положение, взял коммунистический партбилет. В аппаратный рост пошёл не сразу. Примеривался основательно, зато и рванул мощно. Прирождённый номенклатурщик пан Казимеж был не просто смышлён, как Ягельский, но очень хитёр. Если не сказать коварен. Мало кому удавалось выстоять против него в должностной интриге.
Герек поставил Барциковского секретарём ЦК. Потом Барциковский стал министром сельского хозяйства, оттуда — партийным секретарём в Кракове, втором городе страны. Возглавлял депутатов ПОРП в сейме. В начале 1980-го стал вице-премьером. Барциковский был даже популярен на селе — медицину и пенсии для крестьян пролоббировал именно он. Его отряжали на сложные темы, вроде переговоров с католическими епископами.
И уж конечно, без пана Казимежа никак было не обойтись августе 1980-го. "Умный и хитрый враг", — отозвался о нём Станислав Вондоловский, ближайший соратник Юрчика по Щецинскому МЗК.
Барциковского не случайно отправили именно в Щецин. Не только потому, что он уже побывал здесь вместе с Гереком в январе 1971-го — улаживая ситуацию декабря 1970-го. Щецинское восстание явилось тогда самым жёстким на побережье. Ожесточённые схватки, больше всего убитых. Воеводский комитет ПОРП был просто сожжён. "Белый террор!" — ужасались коммунисты. Организовал рабочую самооборону Адам Ульфик — слесарь судоверфи, боевик сопротивления, неукротимый "бытовик-отрицалово".
И снова, через десятилетие, щецинская забастовка оставалась самой радикальной, жёстко классовой, непримиримо антикоммунистической.
Ягельский не знал своих полномочий. Барциковский их не спрашивал. Предоставлял себе сам. Герека информировал задним числом, когда считал нужным. Он понимал, что судьба высшего партийного синклита в его руках и не запершимся в страхе политбюрошникам давать ему указания. Свою же стратегию Барциковский, как всегда, ухватил быстро и цепко.
Способен он был на многое. В конце концов, в молодости ему приходилось держать в руках оружие. Но Барциковский тоже понял: если не уступить, придётся драться, и неизвестно, кому и как в драке теперь обломится. В любом случае, это рано. Вот и воеводский секретарь Брых — сильный человек Щецина, отлично знающий положение в городе, — довольно резко завернул премьер-министра Юзефа Пиньковского, когда тот заикнулся о силовом варианте. Есть другие способы.
Щецинский МЗК был не похож на Гданьский. Здесь не дружили с диссидентами-социалистами, не думали об имидже для Запада. Не очень разбирались в юридических хитросплетениях, не обращали внимания на терминологические нюансы. Зато доверяли костёлу. Слушали не экспертов, а ксендзов. И стремились первыми добиться своего. Юрчик не хотел пропускать Валенсу вперёд.
Но того же желал Барциковский! Ему тоже было выгодно, чтобы договор с Юрчиком появился раньше других. Тогда он автоматически становился первым спасителем ПОРП. Понятно, что это означало для номенклатурной карьеры. И при этом правительствующий пан Казимеж с хитроумным цинизмом использовал простодушную прямолинейность кладовщика-пожарника пана Мариана.
Барциковский хвалил Щецинский МЗК — мол, серьёзные люди, настоящие мужики-работяги. Не то что "гданьские хулиганы", дружки интеллигентской богемы. Это льстило забастовщикам. Они втянулись в заданный формат разговора. Тем временем Барциковский тайно связался с епископом Майданьским (не забудем, что именно он представлял коммунистическую партию в контактах с католической церковью). И очень серьёзно попросил: поговорите-вразумите, чтоб сбавили обороты. Епископ согласился. Костёл ценил диалог, старался избегать конфликтов да и не очень-то рассчитывал на успех прихожанских масс в противостоянии с властью.
Если бы Казимеж Барциковский выдвигал ультиматумы, его бы сильно послали. Но когда увещевал Казимеж Майданьский, с ним не спорили. Под епископским прикрытием вице-премьер набросал забастовочному комитету не такой документ, что визировал в Гданьске коллега Ягельский. Новые профсоюзы даже не назывались независимыми. Агитация разрешалась не свободная, а "шире, чем прежде" (прежде запрещалась вообще). Гарантии забастовщикам давались с оговорками — если не совершалось "политических преступлений". То есть насчёт "экстремистов" будем посмотреть.
Щецинские требования были жёстче и радикальнее гданьских. А соглашение получилось значительно умеренней. Барциковский показал, что куда до него Ягельскому.
Уже подписанное Щецинское соглашение посмотрели те же эксперты, что работали с Гданьским МЗК. И всё объяснили Юрчику. Менять было поздно. Но Юрчик убедился в очередной раз и окончательно: нельзя им верить. Никогда. Никому из них.
Через неделю Казимеж Барциковский был членом Политбюро и секретарём ЦК, ещё через месяц — членом Госсовета. Он уже не выходил из высшего руководства ПОРП. Номенклатурщики на него чуть не молились ("Конклав кричит: в беде суровой спасенье нам в его руках!"). Но вскоре и у Барциковского что-то пошло не так. Как, впрочем, у всей ПОРП. Никакие партийные ухищрения более не срабатывали. Искать спасения пришлось в иных руках. Во главе партии и правительства стал генерал Войцех Ярузельский. Совершилось 13 декабря 1981 года.
Именно Барциковский деловито инструктировал партаппарат, как именно обслуживать военных комиссаров: "Нам не удалось справиться с ситуацией. Армия берёт ответственность на себя".
Партсекретарь Анджей Жабиньский принадлежал к другой номенклатурной генерации. Тип рождённых с серебряной ложкой во рту. Ни в экономисты, ни в агрономы ему идти не пришлось. Родом из промышленного Катовице. Отец погиб в оккупации — Анджей сын героя. Власти благоволят на каждом шагу. Немного поработал для анкеты на деревообрабатывающем заводе. Получил диплом социолога в Варшавском университете — и сразу в партаппарат. На первой партийной должности ему было двадцать два года (Ягельскому — двадцать девять, Барциковскому — тридцать восемь). Объяснялся такой старт элементарно: с детства Анджея Жабиньского семейно опекал Эдвард Герек.
Пан Анджей раскатывал по миру как олицетворение польской социалистической молодёжи. Пять лет руководил комсомолом ПНР. Требовал воспитывать твёрдых марксистов-ленинцев, формировать нового человека. Потом Герек стал первым секретарём ЦК и назначил Жабиньского заведовать орготделом. Дальше перевёл молодого протеже в первые секретари воеводского комитета Ополе.
Товарищ Жабиньский быстро стал известен как самый богатый человек не самого бедного региона. Опольская финансовая документация читалась как захватывающий роман. "Строим этот социализм больше тридцати лет, должны же с этого строительства что-то лично для себя взять", — логично рассуждал секретарь. Герек с этим не спорил. В феврале 1980-го Жабиньский пошёл на повышение: стал секретарём ЦК ПОРП.
Август 1980-го поначалу складывался для Жабиньского удачно. Герек отправил его в Щецин, при Барциковском. Его подпись тоже стоит под соглашением от 30-го. Пан Казимеж сразу понял, что первый секретарь приставляет к нему соглядатая, но не слишком обеспокоился. Во-первых, Барциковский невысоко ставил политические способности комсомольского баловня Жабиньского. Во-вторых, отлично понимал, что недолго осталось во власти самому Гереку.
3 сентября на силезской шахте "Июльский манифест" было подписано третье из Августовских соглашений. С забастовочной стороны главные подписи ставили экономист Ярослав Сенкевич, шахтёр Тадеуш Едынак и электрик Стефан Палка. От правительства впереди других расписались вице-премьер Александр Копець, министр горнодобычи Влодзимеж Лейчак, секретарь ЦК Анджей Жабиньский. Прошло три дня, и 6 сентября пленум ЦК отправил Эдварда Герека отдыхать и лечиться. Первым секретарём утвердился куратор административных органов Станислав Каня.
В Политбюро вошли несколько новых членов — среди них Казимеж Барциковский и Анджей Жабиньский. Ещё через две недели Жабиньский, оставаясь в Политбюро, отправился первым секретарём воеводского комитета в Катовице.
Незадолго до того, 11 сентября, министр Францишек Каим подписал Катовицкое соглашение. Напротив поставили свои подписи слесарь металлургического завода Анджей Розплоховский и инженер Збигнев Куписевич. Оба яростные антикоммунисты. С которыми теперь предстояло бороться Анджею Жабиньскому.
По правде говоря, Жабиньский сильно удивил страну. Он ведь считался типичным герековским кадром — жизнелюбивым сибаритом, что живёт и другим жить даёт. Комсомольские вопли записывались в бессмысленный ритуал. Но оказалось иначе. Из Жабиньского вышел совсем не Ягельский и далеко не Барциковский. Пану Анджею впору было подписывать не Августовские соглашения, а декабрьские приказы об арестах и интернированиях.
Он явил себя реально идейной личностью. Недаром 42-летнего Жабиньского потянуло на дружбу с 67-летним Мечиславом Мочаром — мрачно-легендарным экс-министром внутренних дел с говорящей кличкой Палач. Катовицкая организация ПОРП превратилась в оплот "партийного бетона". Первый секретарь сделался флагманом ортодоксального коммунизма. От былого Жабиньского остались лишь денежные игры, комчванская роскошь и неуёмное пьянство.
Сначала Жабиньский попытался коррумпировать "Солидарность". С полной откровенностью судил по себе: "Устроить с максимальной роскошью. Пусть узнают вкус власти. Я не знаю человека, которого не деморализовала бы власть". То же, кстати, попробовал и Барциковский с Юрчиком, однако враз обломался. Щецинские работяги были не прочь выпить — но друг с другом, а не с секретарём. "По ночам в их штаб-квартире устраивались дикие пьяные оргии", — возмущалась "Правда" Щецинским профцентром "Солидарности". Трезвенникам из КПСС, конечно, виднее — спросите у Михаила Сергеевича. Но ходить на банкеты Барциковского было однозначно в падлу. Эти деньги из партбюджета тратились зря.
Жабиньскому на этом направлении удалось больше. Экономист Сенкевич, председатель шахтёрского профцентра, повёлся на корефанство первого секретаря. Кабинеты и машины, загулы и охоты… Жабиньский даже познакомил Сенкевича с Мочаром. Старый "kat" — подпольщик 1930-х, каратель 1940-х, несостоявшийся диктатор 1960-х и расстрельщик 1970-го — искренне уважал силу. В том числе силу "Солидарности". Мочар всерьёз подумывал применить мощь профсоюза для сведения своих аппаратных счётов. Сенкевич не возражал — ему реально снесло крышу. Вроде беседы на колхозной завалинке: "У меня секретарь знакомый! И два председателя!" Или по мультику "Летучий корабль": "Новые деньги, новые связи — вот оно счастье! В князи из грязи!"
"У меня своя карманная "Солидарность", — хвастался Жабиньский на Политбюро. Около полугода это были не пустые слова. Один из крупнейших профцентров оказался выведен из антиноменклатурной борьбы. Сенкевич попросту записался в партийные лекторы. Он удержал шахтёров от забастовки в ноябре 1980-го с требованием регистрации независимого профсоюза. И даже в драматичный Быдгощский март остатками своего влияния Сенкевич успел несколько разрыхлить силезский протест.
Шахтёры быстро поняли неладное. "Кто кому служит?" — вопрошала их листовка. В январе 1981-го собрали профконференцию и сняли Сенкевича. Новый шахтёрский председатель Стефан Палка заключил союз с катовицкими металлургами Анджея Розплоховского. Образовался трёхмиллионный Силезско-Домбровский профцентр "Солидарности". Крупнейший в стране и радикально антикоммунистический.
Краткий успех Жабиньского обернулся громовым провалом. Чего не преминул заметить тот же Барциковский на том же Политбюро. Типа, не говорите гоп, юноша. Как сказал бы генерал Лебедь, не спешите, а то успеете. И Жабиньский пошёл ва-банк. Под знаменем марксизма-ленинизма.
"Ни шагу назад!" — несла катовицкая партпресса призывы первого секретаря. Под его крылом был создан "Катовицкий партийный форум" (KFP) во главе с агитпроповским философом Всеволодом Волчевым (этнический болгарин, рождённый в СССР, вообще не очень-то любил Польшу). Остервенелые "комтитушки" — куда там здешним НОДам или прилепинцам — лезли в драку в буквальном смысле. "Эти сталинистские отбросы", — кратко, но ёмко охарактеризовал не склонный к обходительности слесарь Розплоховский.
Но KFP был лишь отвязанным авангардом. Жабиньский руководил мощной партийно-административной структурой. С ним были аффилированы местные силовики — проломный милицейский комендант полковник Ежи Груба, хитрый начальник СБ полковник Зыгмунт Барановский, жестокий майор-гэбист Эдмунд Перек. Его целенаправленно поднимали политбюрошные главари "бетона" — Ольшовский, Грабский, Милевский. К нему был особо благосклонен посол СССР Борис Аристов, советское консульство в Катовице сделалось вторым домом Жабиньского. Это имя знал и держал в уме сам Юрий Андропов.
"Нельзя преувеличивать значение демократии!" — взывал Жабиньский. Предлагал срочно вводить ЧП, громить "Солидарность", возрождать в партии и государстве традиции берутовских времён. Заодно поменьше платить рабочим, не вводить субботних выходных, военизировать трудовые порядки. Вокруг тусовались офицеры советского КГБ, восточногерманской Штази, чехословацкой StB. Ничего уже не стесняясь, рисовал пан Анджей стрелки иностранного военного вторжения в Польшу — выполнять Варшавский договор, как в Чехословакии 1968-го. Начальник катовицкого армейского штаба генерал Ян Лазарчик был даже недоволен: всё-таки пить надо меньше.
Недовольны стали и главные хозяева страны. Жабиньский достал амбициями, выкриками не к месту и не ко времени, казённым пафосом, постоянными выпрашиваниями бюджетных денег (а если точно знал, что не дадут, просто не приезжал на заседания Политбюро). И когда летом 1981-го пан Анджей вообразил, будто настал его час вознестись в первые секретари ЦК, к этому хорошо подготовились. Во всём блеске аппаратного избиения.
Он рассчитывал, что киты "бетона" поддержат его на июньском пленуме. Поэтому безоглядно наехал на Каню и даже задел Ярузельского. Но главный "бетонный" гуру Ольшовский почему-то промолчал. Остальные бросились на растерянного в одиночестве Жабиньского. Он, конечно, изъявил всепреданность персеку и генералу-премьеру. Намекнул, что его сбили с толку "превысившие полномочия" волчевцы (ни шагу не делавшие без секретарского соизволения). Номинальный председатель KFP "спецшахтёр" Герард Габрысь первым кинулся извиняться перед "уважаемыми руководителями нашей партии". Идеолог-сталинист Волчев забросал верхушку жалобными письмами, как его давят и травят.
Но было поздно. Через месяц с небольшим после пленума IX чрезвычайный съезд ПОРП попросил катовицкого секретаря на выход из Политбюро и ЦК. Рано было воображать себя умнее барциковских.
Жабиньский ещё правил в Катовице. Бастующие горняки шахты "Сосновец" запирали начальников и сносили советско-коммунистическую символику. "Неизвестные лица" распыляли на шахте отраву (то ли перековский эскадрон, то ли волчевский семнар, так по сей день и не выяснилось). Сочувствовавшие "Солидарности" коммунисты-металлурги Хута-Катовице дрались со сталинистами Волчева прямо у себя в парткоме. Воеводский персек взывал к варшавским властителям, объявлял мобилизационную готовность, запрашивал военную охрану.
На Жабиньского откровенно плевали. Даже решения по катовицкой социалке принимались теперь в Варшаве без катовицкого секретаря. Его ещё держали, но явно готовили на слив. И когда в декабре 1981-го было сделано всё, чего он хотел, введено военное положение и началась "польско-ярузельская война", лично для Жабиньского ничего не исправилось.
Может, и не было прямой связи между ортодоксальной бетонностью первого секретаря и расстрелом бастующих горняков на катовицкой шахте "Вуек" 16 декабря 1981 года. К тому времени Жабиньский уже мало что решал. Командовали генералы и центральные партаппаратчики. Но символично, что главное кровопролитие произошло именно в Катовице. Здесь же совершались протестные драмы забастовок на комбинате Хута-Катовице, шахтах "Пяст", "Земовит", "Июльский манифест". Жабиньский молчал, ожидая отставки. Последовавшей в начале января 1982-го. Единственное, что услышали от него в трагические недели: "Я ничего не могу".
Мечислав Ягельский оставался в Политбюро и Совмине ещё год — до августа 1981-го. Занимался хлопотными делами: оправдывался перед "Солидарностью" за низкие зарплаты и редкие выходные, искал кредиты в Европе и Америке. Попросил отставки и получил её. Но с изумительной формулировкой: "за неспособность вывести экономику из кризиса". Обычная коммунистическая благодарность товарищу.
Дальше жил на пенсии, ни во что не вмешиваясь. Умер от сердечного приступа в 73 года. Был это 1997-й, уже новая Польша. "Он умел слушать аргументы, в отличие от прочих", — оценил Валенса покойного партнёра.
Казимеж Барциковский почти десятилетие оставался на властных верхах. Член Политбюро, секретарь ЦК, зампред Госсовета — а главное, член неформальной "Директории" генерала Ярузельского. "Конкретная группа, которая руководила всеми делами Польши". Надо заметить, ясновельможный пан Войцех ценил генералов, но не слишком жаловал партаппаратчиков. И если для пана Казимежа делалось исключение… Впрочем, ничего его хитроумие не изменило. Новая волна "Солидарности" поднялась в конце 1980-х и смела режим ПОРП. Со всеми его "воронами" и "директориями".
Барциковский тоже ушёл на пенсию, но оставался по-своему активен. Писал статьи по проблемам сельского хозяйства. Издал книгу "На вершинах власти", весьма похвальную к себе. Умер в 2007-м, в почтенном 80-летнем возрасте.
Анджей Жабиньский после отставки формально находился "в распоряжении ЦК". Но был уже никем и не мог этого пережить. Со времён отошедшего величия сохранил привычку прикладываться к бутылке. Этим сильно подорвал здоровье. Умер незадолго до своего 50-летия. В марте 1988-го, за два месяца до забастовочной волны, обозначившей конец режима.
Нашлись люди, которые пожалели покойного. Очень уж жалко выглядел его провал. Ведь не то чтобы Жабиньский сильно отличался от Кани и Ярузельского или от тех же Барциковского с Ягельским. Идеология и классовая позиция были в номенклатуре едины. Но именно Жабиньскому в силу личностных особенностей пришлось хуже всех.
Ещё в 2000 году, к 20-летию событий, тогдашний президент Польши Александр Квасьневский предлагал "отдать должное тем деятелям ПОРП, которые поняли дух времени и пошли на диалог с рабочими". Что ж, отдаём. Хотя как было не понять, когда разъярённые рабочие в Гданьске шатали автобус с правительственной делегацией. "Он презирал эту массу, но он испытывал страх"… Иными путями понимание к ним не приходит.
Если они должны согласиться — значит, не справляются с ситуацией, потому что ничего не могут. Добровольно не согласятся никогда. Знаменитые "окна возможностей" открываются, лишь когда у них уже незачем спрашивать согласия. Открывают совсем другие люди.
Но спасибо панам Мечиславу, Казимежу и Анджею за историческую откровенность. Будем иметь в виду.
! Орфография и стилистика автора сохранены
