Германия, куда я впервые забрел в девяносто шестом, изумила основательностью уклада и маниакальной зацикленностью на благообразии, лубке – что представлялось органичным запросом национальной идентичности.
Непривычно тучные деревеньки с мини-оранжереями на окнах, чистота, словно обеспечиваемая изощренным софтом, знаменитый орднунг, хоть и слегка пованивавший сапожной ваксой, и явственный дефицит трущоб, для большой страны невообразимый. Даже клошары отличались сносным платьем, а то и бритыми подбородками. И, не поверить, бесплатное муниципальное пиво, поставлявшееся в зону их скопления, малейшего ажиотажа не вызывало. Страна-декорация, то и дело думалось мне тогда, но куда чаще: "И чего им не сиделось, не моглось?.."
Между тем собирательный альтштадт, казалось, не знавший седины и упадка, грешил аттракцией, пробуждавшей нечто сродни ностальгии. Причина – такой же собирательный гармонист со знакомым мне по поствоенному детству репертуаром: "Врагу не сдается наш гордый "Варяг", "Броня крепка и танки наши быстры…", т.д. и т.п. Чем-чем, а державным пафосом песенный русский богат.
То был не фольксдойч и не еврей, призванный для восполнения общины, перекочевавшей в восточноевропейские могильники, а сильно помятый сорокалетний русак, цветом лица просившийся в учебник по наркологии. Причем, не в традиционный, а в чисто российской – "менделеевской" – редакции.
И тех парней без обиняков было жаль – хотя бы потому, что их миграционный статус не угадывался. То ли потерявшийся при эвакуации ГСВГ прапорщик, то ли запивший в черную и оттого отставший от цирка Попова рабочий сцены…
Не забыть одежек солистов(!): рыбацкая ветровка с затоваренного склада фирмы им. ХХ партсъезда, кеды, стертые задолго до застоя, вылинявшая тельняшка, прочая нательная экзотика, не казавшаяся фрондой или вызовом.
Я смотрел на этих менестрелей грохнувшейся на задницу империи, чуть приоткрыв рот и одолеваемый ассоциациями. Какая ирония – водрузить кумач над Рейхстагом – и спустя полвека, по амортизации последнего трофея, выглядеть в глазах проигравшей стороны попрошайками.
Все бы хорошо, если бы не подбор их репертуара, смотревшегося где нелепым, а где отталкивающим. Ведь та риторика выставляла Родину-мать страной, которая потерялась во времени и пространстве и для которой поезд в будущее безвозвратно ушел. Но то – из разряда геополитических размышлизмов, ибо подспудно понималось: о чем еще петь выпускникам школы, плодившей культурных кастратов? Они – жертвы-беспризорники крутой смены эпох, как, впрочем, и мы все, бывшие совки. Скорее, щемящая незащищенность была их символом, нежели перепев маршей советского империализма.
Вскоре русский "фолк" покинет немецкий downtown, вместе с персонажами его привнесшими, то ли репатриировавшимися, то ли дезактивированными по медицинским показателям. Их скромные уголки затопчет массовый российский туризм, еще недавно представительнее испано-португальского, пусть загранпаспорта лишь у трети россиян и дефолт вымораживал российский турбизнес до дна. Но с тех пор, обретаясь в Старушке, изъясняюсь вполголоса, как это, собственно, и предписывает этикет.
В конце концов, грянет Крымнаш, вытряхивая Европу из летаргии консюмеризма и корректируя ее основные ориентиры. Туристское нашествие россиян на континент сохранит инерцию весь четырнадцатый, но захлебнется вместе с обвалом рубля и войной санкций в пятнадцатом. Сегодня русский турист в Европе, можно сказать, редкий гость.
И вот в минувшем сентябре я встречаю в Ростоке нечто из полузабытых девяностых, но переложенное на позднепутинский лад. Вместо менестрелей-оборванцев – два упитанных казачка в униформе с иголочки, вместо гармони аккордеон, подборка фото советских офицеров и солдат семидесятилетней давности и… один к одному пафос исполнения.
Пячусь для выбора ракурса съемки, вижу: к дуэту решительно направляется мужчина, судя по внешности, географический и исторический соотечественник. Начинает нечто выговаривать дуэту, уверенно, но тихо.
С того момента энтузиазм посыльных идеологии, замешанной на костной муке предков, резко увял, марш "Прощание славянки" оборвался, вследствие чего воцарились неуклюжесть и несовместимость с реалиями. Хоть меня и подмывало "покопаться" в эпизоде, со смешанным чувством недоумения и брезгливости я ретировался.
Полгода спустя, на сей раз во Фрайбурге, далеком от наследия Ульбрихта-Хонеккера, перелицевавших гитлеровский концлагерь в нечто по образцу колонии общего поселения, мне навстречу движется носитель той же униформы, но с поправкой на сезон, в папахе. И те же рецидивы паники, едва был извлечен мой смартфон. Папаха сорвана и пятки замелькали, так что в кадр попали только спина и красные лампасы, при этом память запечатлела безумный взгляд.
Я практически убежден, что обсуждаемые персонажи вида на жительство в Германии не имеют, пребывая в ней по шенгенскому разряду, не исключено, вахтовым способом. Как манера держаться, так и речь выдает в них коренных россиян, рекрутированных ФСБ в националистической, крымнашисткой среде. Отсутствуют у них и какие-либо лицензии муниципальных властей на публичные представления, пусть и проводятся те безвозмездно.
Для любого сведущего понятно: подобные вылазки возможны лишь в силу толерантности и открытости общества западного типа, где уличный перформанс – норма. И весь фокус в том, что 99.9% европейцев принимают черносотенцев-путиноидов за уличных артистов неизвестного жанра.
А теперь представим себе молодца даже не форме СС, а вермахта, фланирующего по Невскому с коллекцией фото погибших на Восточном фронте прадедов. Сколько бы метров тот прошел? Вот-вот и я не знаю…
Весь этот подметный акционизм, по-детски беспомощный, но навязчивый, говорит об одном – чудовищном непонимании путинократами культурных и экзистенциальных кодов европейской цивилизации. Но о сути этого межкультурного конфликта речь пойдет в следующей статье цикла.
